В немного устаревшем, замечательном и по прежнему политически актуальном цикле о космическом императоре Алана Коула и Криса Банча один из персонажей, перепутав змею с хвостом леопарда, вместо ловкого приема по перелому шеи, попадает пальцем леопарду в анус.
Схожий эффект произвели рассуждения Виктора Шендеровича о параллелях между берлинской Олимпиадой 1936 и сочинской Олимпиадой 2014. Если бы в классическом жанре блатной истерики бились только педитуты из Госдуры и вольнонаемные интернет-портянки, не было бы и темы для разговора, но призывы "моргалы выколоть и рога поотшибать" понеслись и из левопатриотического стана оппозиции. Забормотали что-то осуждающее и либералы из умеренных прогрессистов. Это означает, что сравнениями писателя-сатирика были задеты какие-то базовые принципы, объединяющие вместе и правоконсервативный истеблишмент, и "левую" оппозицию.
Я полагаю, что впоследствии мировую политологию обогатит понятие "синдром Шендеровича-Гозмана" — как обозначение нервического раздражения общества при попытках нарушить коллективный заговор молчания вокруг некоего табу. Остроту проявлений добавляют периодические попытки представителей наиболее прямодушного крыла "партии власти" (в 2009 — Лужкова и Шойгу, сейчас — Яровой) внести закон, запрещающий осуждение сталинской политики в ходе Второй мировой войны и в невнятной форме карающий за сравнения гитлеризма и сталинизма.
Все подобные политические возбуждения связаны только и исключительно с публичным уподоблением двух форм тоталитаризма — коммунистического и фашистского (вариант: национал-социалистического). Первый всплеск ранимых чувств был вызван резолюцией Парламентской ассамблеи ОБСЕ о подобии нацизма и сталинизма. Второй — репликой Леонида Гозмана о сравнительных достоинствах эсэсовской формы от Хуго Босса и суконных доспехов рыцарей советской военной контрразведки СМЕРШ. Третий — выпадом Виктора Шендеровича на тему того, что то, как путинский деспотизм маскируется олимпийским гламуром, весьма напоминает ему аналогичную операцию прикрытия пропагандистов Третьего рейха.
Именно поэтому я, по некоторому размышлению, выделил синдром Дождя-CNN в отдельное проявление болезненных социально-психологических реакций, ибо они — чистый наигрыш и демагогия для оправдания травли фрондирующих журналистов. В отличие от реального шока от сравнений сталинского и гитлеровского режимов.
Но сами Гозман и Шендерович могли счесть происходящие всплески чувств результатом недоразумения, поскольку со времен выхода на экраны великолепного "Обыкновенного фашизма" Михаила Ромма для либеральной части советской интеллигенции параллель между гитлеризмом и сталинизмом была самоочевидна. Несмотря на внешние попытки режиссера подтянуть обвинения в современном фашизме в адрес Джона Кеннеди и Вилли Брандта (тогда бургомистра Западного Берлина). Вторая волна идеологического сравнения накрыла общество лет через десять — при просмотре "17 мгновений весны" Юлиана Семенова и Татьяны Лиозновой. "Жизнь и судьба" Гроссмана, экранизация которой вновь недавно прошла на канале "Культура", вся построена на этом сравнении.
Тем более, что в законе РСФСР 1991 года о реабилитации репрессированных народов сталинская депортация 1941-45 годов прямо названа "геноцидом", а в решении Конституционного суда РФ 1992 года политика КПСС прямо названа преступной и тоталитарной.
Поэтому и Гозман, и Шендерович, проводя параллель между разновидностями тоталитаризма, считали, что говорят трюизмы, а вовсе не срывают покров со страшной и сакральной тайны государства. И глубоко ошиблись. Оказалось, что в сегодняшней России нет более страшной и позорной тайны, чем подобие гитлеризма и сталинизма.
Педантично придираясь к мелочам, я должен сообщить, что это подобие с исторической точки зрения — некая условность. Тридцать лет назад светлой памяти философ Григорий Померанц, градуируя тоталитарных лидеров, отнес Гитлера и Ленина (а также Мао) к тоталитарным вождям первого поколения — циников-идеалистов, а Сталина — ко второму поколения — полным циникам. В этом смысле аналогом Сталина был бы аппаратчик — преемник Гитлера, скорее всего, фигура типа Бормана. Развивая сравнения Григория Соломоновича, надо отметить, что правление Гитлера по степени огосударствления соответствовала СССР эпохи НЭПа: что расправа эсэсовцев над штурмовиками в 1934 году напоминает расправу чекистов над первыми союзниками большевиков — анархистами и левыми эсерами. Гитлер в отличие от Сталина никогда не обрушивал террор на лояльные слои партаппарата, ибо ему в избытке хватало реальных оппонентов — коммунистов, социал-демократов, католиков, аристократов, либералов... И, разумеется, евреев и геев. Впрочем, с рассуждениями о том, что для немцев правление Гитлера было менее опасным, чем для русских правление Сталина, согласиться нельзя — просто у Гитлера был один архивраг (евреи), а у Сталина — другой (крепкие крестьяне). И те и другие подлежали тотальному уничтожению. Гитлер строил классическую империю — с "господствующей расой" и покоренными туземцами разной степени "цивилизованности". Сталин же воссоздал деспотическую мессианскую империю восточного (византийского или, если угодно, ордынского) типа — где социальная иерархия строится не по этническому принципу, а по готовности к слепому подчинению, и поэтому элита и особенно субэлиты могу быть мультиэтничны по своему составу.
Сталин — это следующая, куда более тотальная и "самоедская" форма тоталитаризма, до которой Великогерманской империи просто не дали дожить. Благодаря чему обрадованные было свалившейся на них "свободой от евреев", "арийцы" просто не успели стать жертвами Холокоста-II, теперь уже в отношении "духовных евреев".
Поэтому наиболее точное сравнение гитлеризма может быть только с большевизмом и ранним сталинизмом (до начала Большого террора в декабре 1934). С другой стороны, фашизм и нацизм вышли из радикального романтизма, а большевизм — из радикального просвещенчества. Распадаясь, большевизм "обратно" сдвигался к гуманизму и демократическому социализму. Так появились "оттепели", "левые оппозиции" и, наконец, перестройка. А фашизм был насильственно оборван в своей эволюции, и мы не увидели, способен ли он к самолиберализации. Что до эволюции франкизма, греческих хунт и режима Пиночета, то они изначально были не разновидностями фашизма, но лишь "консервативными революциями".
Но тезис о принципиальном тождестве видов тоталитаризма очень важен. Только развивая его, можно убедительно обосновать изначальную преступность не только репрессивных диктатур, но в принципе преступность таких типов государства, в которых расхождение с государственной идеологией объявляется уголовным преступлением, подданных низводят до уровня несмышленых детей, а государство присваивает себе функцию воспитателя, террор же оправдывается как наиболее эффективный инструмент социальной инженерии.
И путинизм, и постнеосталинистская ("левая" в кавычках, тоталитарная по своей сути) оппозиция равно вырастают из сталинизма, который с учетом вышеприведенных рассуждений можно назвать гиперфашизмом.
Поскольку современная российская оппозиция противостоит путинизму как наследию тоталитаризма, а именно репрессивно-номенклатурной организации власти и имперской организации государства, то эта борьба не может быть успешной без морально-психологического преодоления отечественного тоталитаризма в форме сталинизма и ленинизма. Поэтому, защищая свою социально-историческую базу, "псевдобелогвардейцы" и "квазибольшевики" объединились сегодня в черносотенной травле либералов-западников.
И если мы не хотим, чтобы нас пропускали через каждую следующую колониальную войну, мы должны честно сказать себе четыре жестокие правды.
Вторжение советских войск в Восточную Польшу, Молдавию и страны Балтии в 1939-40 годах в качестве союзников Великогерманской империи — и было агрессивным входом СССР во Вторую мировую войну. Столь же аморальным, как вторжение Гитлера в Австрию и Чехословакию в 1938-39 годах, а Японии — в Маньчжурию в 1931 году. Вторжение же Сталина в Финляндию было столь же аморальным, как и вторжение Гитлера в Польшу в 1939, в Югославию, Грецию и СССР в 1941, а Японии — в Китай в 1937.
Вторжение СССР в Венгрию в 1956, в Чехословакию в 1968, и в Афганистан в 1979 годах — были аморальными вторжениями в союзные страны.
Для очень многих афганцев 1979-89 годов советская оккупация была тем же, чем было вторжение Третьего рейха в Советский Союз. И методы этой оккупации имели большие черты сходства.
Военные операции российской армии в Чечне воспринимались многими чеченцами подобно вышеперечисленным примерам агрессий и оккупаций.
Вот пример-притчи, с которой я хотел начать этот текст, но передумал, сохранив на сладкое.
Представьте себе французского политика, лихо набирающего очки на критике маразма финансовых мер, близорукости миграционных законов, имиджевых провалов правительства. И вдруг в приступе блаженной откровенности он сообщает, что не так все однозначно в истории с Жанной д’Арк, и поясняет: в Средние века считалось, что "голоса" могут быть либо от ангелов, либо от дьявола; тогдашним священникам было решительно непонятно, как это можно совмещать христианство с воинствующим этническим национализмом (ибо в противном случае основатель христианства был бы не менее резок по отношению к римским оккупантам, чем к единокровным книжникам и фарисеям), что означает — призывы "святых" поднимать французов на борьбу с англичанами — суть сатанинский соблазн, а отказ Орлеанской девы подчиниться увещеваниям матери-церкви — смертный грех, заслуживающий показательной кары.
После чего все "здравомыслящие" начинают пинать свежеиспеченный политический труп: кто тебя тянул за язык, надо считаться с массовым сознанием, кому сейчас нужно ворошить прошлое и прочее в том же духе... После чего разъяренный правдоискатель уже вовсе впадает в раж и начинает увещевать направо и налево: мол, некритическое отношение к истории, особенно культивирование военно-патриотической мифологии — неминуемо порождает военные психозы, используя которые демагоги развязывают войны, что Франция уже несколько раз подряд умывалась кровью из-за шовинистических психозов, охватывающих ее... И тут критики из числа "просвещенных консерваторов" снисходительно, хоть и несколько витиевато замечают: мосье не понимает, что только имея нацию, убежденную в том, что высшая доблесть — погибнуть по указанию правителей, можно проводить действительно энергичную внешнюю политику.
