С Юрисом Димитерсом мы встретились в Риге. В одном из коммерческих центров была организована выставка его политических плакатов и художественной фотографии. Плакаты Юриса лаконичны. Его видовые фотографии Риги полны очарования. В Димитерсе как будто уживаются два человека, и контраст между ними — жестким политическим художником и человеком, откровенно влюбленным в Ригу и завороженным ей, — может удивить. Но истинное диссидентство всегда было мотивировано именно болью за Родину и любовью к ней, желанием убрать макияж и открыть людям ее естественную красоту.
 |
| Афиша выставки Юриса Димитерса |
Незадолго до прихода Юриса разговорилась с куратором выставочного зала. "Ой, вы знаете, следующая выставка будет просто о прекрасном. Очень тяжело проводить политические выставки". Не могла не поинтересоваться, чем они сложны. Оказалось, искусство Димитерса было не по нраву некоторым посетителям выставки. Одна пожилая дама приятной наружности даже угрожала, что обратится в полицию по поводу "незаконного использования национальных символов Латвии, в том числе ее флага". Когда в выставочный зал пришел Юрис Димитерс, я поинтересовалась, как он относится к подобным угрозам. Он отмахнулся досадливо: "Глупцов на свете много… Не имеет смысла обращать на них внимание. Я знаю, что и почему я делаю".
Социально-политический плакат стал одним из направлений работы Юриса Димитерса еще с советского времени. Основные темы: политика, демократия, экология, социальные отношения в современном мире. Его плакаты ироничны. Его гротеск зачастую эпатажен. Если в советский период плакаты Димитерса демонстрировали отсутствие личности в существах, на плечах которых кирпич вместо головы, то в постперестроечное время его работы стали отражением скепсиса, овладевшего обществом после того, как были развенчаны идеалы перестроечного периода. Ведущей тематикой плакатов Димитерса становится маленький человек в новых условиях.
 |
| Плакат "Гамлет" |
Кульминация этой вечной темы — плакат "Гамлет": маленький клерк с лицом Шекспира зажат в тиски современного офисного костюма.
В нынешней Латвии Юрис Димитерс остается диссидентом. Будучи искренним художником, он продолжает честно говорить о том, что он видит вокруг себя. Одно из последних предложений Юриса — внести Латвию в книгу рекордов Гиннеса. Что за рекорд? Он усмехается: "За самую протяженную в мире "пятую колонну" Москвы". Так он отреагировал на заявления латвийских националистов о том, что надо лишить гражданства всех тех, кто отдал голоса за внесение поправок в Конституцию Латвии и признание русского языка вторым государственным языком страны.
Димитерс следит за российскими делами и выдвигает неожиданные сценарии развития российско-латвийских отношений. Об одном из вариантов он увлеченно рассказывал мне за чашкой кофе. Итак, согласно Димитерсу, в России либерал-демократы спровоцируют беспорядки, в ходе которых толпа сначала "съест своих детей" — либералов. На это невидящим взором будут смотреть уезжающие в Лондон олигархи. После того как толпа немного погромит дворцы буржуазии и пожжет автомобили, объединенные национально-патриотические силы, армия и церковь захватят телеканалы, а вместе с ними и власть. Российских националистов своими патриотическими песнями поприветствуют латвийские националисты. Райвису Дзинтарсу по итогам голосования в Сейме выделят просторную квартиру Сандры Калниете на улице Антонияс, поскольку сама она эмигрирует в Швейцарию. Там она создаст правительство Латвии в изгнании, которое признает Куба, Науру, Северная Корея и Березовский.
— Юрис, вы — очень саркастичный человек.
— Да. Видимо, я — в папу. Артурс Димитерс был актером и человеком, обладавшим совершенно гениальным чувством юмора. Мама — известная художница Джемма Скулме — другого склада. Мы с ней на политические темы не говорим. Только о погоде. Она — убежденная националистка, а я — сплошной интернационалист.
— Пожалуй, вас можно считать "белой вороной" Латвии. Быть интернационалистом в вашей стране сейчас — определенный вызов…
— Это так. Мой стиль жизни, мои политические плакаты интернациональны по сути. Живопись тоже наднациональна. Я не признаю термина "национальная живопись". Люди сами ищут некие национальные темы. Так, возьмем примеры сталинской архитектуры, сохранившейся в Латвии. Сегодня утром я был в старом здании рижского аэропорта. Удивительный памятник сталинской эпохи. Там сохранились интерьеры. И в этом здании, в его дизайне, архитектуре есть национальные черты. Ведь тогда творцы следовали лозунгу: "Искусство должно быть социалистическим по содержанию и национальным по форме". В советское время много делалось для создания нового национального искусства. Теперь — капитализм. Ну что, надеюсь, что искусство этого периода сумеет быть "капиталистическим по форме и национальным по содержанию". Хотя то, что я вижу, меня в этом не убеждает.
Мои плакаты очень идеологические. Я работал в этом жанре и в былые советские времена, и продолжаю работать в нынешние либерально-экономические. Я — своеобразный "перманентный диссидент".
— Изменились ли ваши взгляды с советских времен?
— Знаете, в советское время я был махровым антикоммунистом, а сейчас я — убежденный коммунист. Самому интересно, каким образом я стал абсолютно красным на старости лет.
— Что произошло?
— Со мной ничего… Просто у нас такая жизнь. Я наблюдал, сравнивал, сопоставлял. Очень много читал. Буквально прочел тысячи книг. Вы знаете, сейчас я, вспоминая себя во времена перестройки, думал, что мы сумеем сохранить те плюсы, которые были в том нашем обществе, избавившись от минусов.
 |
| Плакат "Перестройка" |
То есть что мы устроим "улучшенный социализм". Я же был одним из первых подписантов документов Народного фронта. Одним из первых пяти… Но я не мог тогда предположить, к чему это все приведет. Думалось, что все хорошее останется, а в дополнение мы сможем свободно ездить по миру. Честно говоря, меня тогда только вопрос выезда за рубеж сильно тревожил. Скажем так, по причине моего рождения членом элитарной семьи.
Моя правда в том, что тогда, при том режиме, у нас было все. Я сейчас понимаю, что мне тогда должно было стыдно жаловаться. Жил в разных творческих домах. Причем бесплатно. Я тогда жил не под пятой режима, а в идеальных условиях коммунизма.
— Коммунизма в отдельно взятой ячейке общества?
— Нет… Я не имею в виду только мою семью. Все мои коллеги того времени получили в брежневские времена шикарные мастерские. У нас, в советской Латвии, все было по-другому по сравнению с остальными районами СССР. Рига жила иначе, совсем не так, как Пенза или, скажем, та же Москва. У нас, что называется, была "своя компания", своя "позитивная" коррупция, когда все друг друга знают и "своим" все помогут. Атмосфера располагала к творчеству. И все шло к лучшему, к лучшему… Вплоть до 1989 года. Именно тогда я получил двухэтажную мастерскую. Выставки, машины… Работы покупались активно. Причем уходили на "Запад" — от Японии до Германии. И так было со всеми, кого я знал в Латвии.
— Вы были выездным в то время?
— Впервые за рубеж выехал в 1981 году. Это была Финляндия. А до этого меня десять лет никуда не пускали. А знаете, я все-таки менялся. Однажды, в году 89-м или 90-м, еще в советские времена, мы поехали с приятелями-художниками в Берлин. Специально, чтобы сыграть в рулетку. Знаете ли, вкусить пороков. Вернувшись, мечтали, что пошьем себе белые костюмы и поедем в Швейцарию играть. А уж когда совсем освободимся от совка — поедем в Лас-Вегас… То есть мы работали в мастерских, бесплатно предоставленных той властью, продавали картины, кому хотели, а в свободное время были диссидентами и антикоммунистами.
Я страшно ненавидел ту власть. Я ненавидел власть, которая так много мне дала. Я сейчас очень благодарен Брежневу. И за все те идеи, которые пришли мне в голову при нем. И за тех девушек, которых я любил. Я решил, что поставлю ему памятник.
— Где?
— У себя дома. Не подумайте, что шучу. Я собираю фотографии этого человека. Лично мне очень нравится его образ. У Микеланджело был покровитель — некий всеми забытый сейчас папа. Так вот, для меня таким покровителем оказался Брежнев.
— Юрис, но то, что вы говорите, полностью опровергает основной тезис современной политики Латвии…
— Я говорю только о себе. Пусть другие говорят то, что ведомо им. Я не буду говорить, что наша семья только в заботе купалась. У мамы два брата были репрессированы. Мой отчим при Ульманисе был комсомольцем-подпольщиком, а брат дедушки был на другой стороне. Я уже сказал, что и с мамой я о политике говорить не буду.
— А как вы оцениваете Латвию после 1989 года?
— Есть политические плюсы. Живем почти без границ. Россия дала нам возможность попробовать, что такое независимость.
Вдруг осознали, что представители той правящей элиты были по большому счету простыми людьми. Произошла банальная перестановка игроков. Идеалистов — тех, кто боролся за независимость, — отстранили от власти. К власти пришли те, кто к ней рвался, — циники. 80-е годы были кульминацией латвийской национальной культуры. Какие у нас были национальные празднества в советское время… Еще до перестройки Латвии предоставили свободу печати. С независимостью все стало меняться.
Оставим столицу. Возьмем латвийскую деревню. Как она жила… Клубы строились такие, как театры. Над их проектами работали очень хорошие архитекторы. У нас было несколько колхозов-миллионеров. Мы же регулярно туда ездили со своими выставками. Какие в той Латвии были богемные мероприятия. На вполне себе европейском уровне. А что сейчас? Все запустело. Клубы — в развалинах.
— Но подождите, правительство Латвии декларирует национально ориентированную политику и жалуется на советское время и то, как их притесняли…
— Понимаете, у нас тогда было много "лишних" людей. Экономика была ориентирована на человека, при всех ее минусах. Если на производстве работало 1000 человек, то каждому из этой тысячи надо было платить. Мне это напоминало монастырь или средневековую общину. Но это же нерационально… Ведь то, что делала тысяча, могло делать двести человек. То есть восемьсот оказываются лишними. И постепенно, со времени установления рыночных отношений число "лишних" только увеличивалось.
— Вы считаете, Латвия сейчас капиталистическая?
— Дело в том, что Латвия — вне политических дискурсов. У нас в стране вообще сейчас нет левых. В Латвии сейчас политические объединения, партии, основанные на идеологическом принципе, обречены на исчезновение. Были какие-то попытки создать нечто под социал-демократическим лейблом, бывшие коммунисты что-то пытались учредить. Исчезли… Потому что в Латвии довлеет над всем национальный вопрос. И все существующие партии по своей сути правые. Разница между ними только в степени жесткости риторики по вопросам, насколько их нация лучше других.
 |
| Плакат "Политическое животное" |
На самом деле латвийская политическая реальность ничуть не отличается от российской. Просто у нас чуть культурнее: пока мы были под немецкими баронами, они успели нас отмуштровать… Почитайте воспоминания путешественников XVIII века. Они приезжают в Ливонию и начинают восхищаться отличием ливонских дорог от российских. Но ведь это не была заслуга латышей. Это было заслугой правящих тогда немцев.
— А что в ментальности современного латыша не от немцев, скажем так, а от русских? Что-то осталось от России XIX века? От советского времени?
— Латыш и русский XIX века — это один коктейль. Наследие советского времени гораздо ярче выражено. Мы сейчас, в капитализме, эмоционально несвободны. Мы должны быть постоянно вежливыми. Не потому что хочется, а потому что так надо. В советское время мы были гораздо раскрепощеннее эмоционально. Хотелось тарелки бить — бросали. Не хотелось улыбаться — не улыбались. И я считаю этой свободой. Одним из проявлений свободы. Сейчас внизу сидит девушка на кассе. Ее никто не видит. Она всем одинаково улыбается и здоровается. А ей не хочется. Она это делает, потому что она несвободна. Потому что ее уволят, если она кому-то не пожелает хорошего дня. Да, за несколько веков до советского времени человек был еще более свободен. Тебя оскорбил негодяй — ты вызвал его на дуэль…
Я не могу сказать, что советское время было только депрессивным. Нет. Если сублимировать свободу тогда и сейчас, то может оказаться, что тогда свободы каждой личности было гораздо больше.
— А какими социальными язвами болело советское общество и что сейчас с латвийским?
— Я смотрю сейчас на советское общество как на один большой монастырь. И все-таки его иерархи были озабочены процветанием этого монастыря. И тот же Брежнев не был никаким циником. Они просто не умели, не обладали способностями что-то реально изменить к лучшему. Может, потому что сами были очень скучными людьми. А чтобы уметь управлять государством, надо быть тираном. Как в семье. Вы же не разрешаете своему ребенку делать то, что ему заблагорассудится? А если ребеночек привык делать все, что ему хочется… Вот так и в Латвии. Ей старшие все разрешают, потому что она бедная и маленькая. И так все годы независимости… Бедная и несчастная. Потому мы и продолжаем позориться с этими шествиями легионеров 16 марта.
— Брюссель может что-то сделать?
— Брюссель говорит: "Сыночек, плохо себя ведешь". А надо строго сказать: "Только посмей еще раз это сделать". А если попробует — дать по рукам. Вот именно этого-то Брюссель и не может.
— Как вы считаете, в Латвии демократия?
— Кажется, что да. Но у нас есть старые болезни: наши неграждане например. И эти язвы, они не сегодняшнего дня. Они застарелые. Появились уже в первые дни независимости.
— Что стоит за этим? Тогда, двадцать лет назад, те, кто пришел к власти, добились своего: свобода, независимость, новый социальный строй. Откуда ожесточение? Это месть?
— Отчасти месть. Но большая часть ненавистников своих иноязычных соседей — трезвые циники. Они понимают, что если мы сделаем число граждан больше, чем сейчас, то многие во власти эту власть потеряют. И то же самое произойдет с теми, кто обслуживает власть. Например, журналистам придется потесниться. Они же знают, что при минимальном изменении пропорций граждан — неграждан многим придется расстаться с теплыми местами.
Сейчас, например, после той бури, которую поднял Линдерман, мне приходится бывать на собраниях, где разумные латыши обсуждают, как выходить из межнационального кризиса. И есть те, кто говорит: "Мы наших русских достаточно мучили, двадцать лет. Пора им дать волю". Но как только я говорю: "Что долго думать — возвращаемся к нулевому варианту", поднимается шум. "Нет! Дадим только тем, кто родился после 1991 года". Сразу паника. Почему? Страх. Какими бы идеалистами эти латыши ни были бы, они все-таки занимают кабинеты и места. И если русские попадут в латвийскую политическую элиту, все будет кардинально меняться. Ведь речь идет не только о власти. Русские ведь тогда попадут и в очень уютные европейские структуры, где так удобно жить. Ведь тогда во всех этих комиссиях и подкомиссиях парламента и Совета Европы Латвию будут представлять не только латыши, но и — подумать страшно — русские.
Русские более энергичны. Со временем они могут получить большинство в парламенте. Латвийские русские не хотят никакого Евразийского союза, потому что наш, европейский, несмотря на свои изъяны, уютен и мил. А вдруг в России что-то случится? Вдруг она воспрянет ото сна и на осколках самовластья найдет новые запасы нефти или цинка? И тогда наша латвийская элита снова захочет припасть к российскому колодцу. И это случится неизбежно. И именно поэтому наши политики так боятся России.
— А не приводит ли та агрессивная риторика, которую я слышу от латвийских политиков, к обратному результату: чем жестче выбор выражений в адрес русскоязычных Латвии, тем быстрее происходит процесс их ориентации на Россию?
— Русские Латвии считают Латвию своей родиной. Последние двадцать лет костер, на котором их пытаются сжечь, горел, не переставая. Каждый год кто-то норовил новые дрова подкинуть. Порой мне кажется, что это инспирировано снаружи. Потому что, скажем так, самые "злые" латыши в политике против русских — это те латыши, кто вернулся в Латвию, не зная ее.
Не так давно я делал обложку книги одного такого приехавшего в Латвию миллионера. Он совершенно серьезно уверял, что спасение Латвии в том, чтобы запретить русский язык в преподавании. Это же абсолютно сумасшедший ход. Ведь и так из-за всех этих языковых реформ латышские мальчики и девочки не знают русского языка. Они знают два языка — латышский и английский, в то время как русские ровесники владеют тремя — русским, латышским и английским. Эти молодые латыши становятся "антирусскими", потому что они не могут общаться, не могут признать, что им не хватает этих знаний.
— Вы видите ход, который мог бы переломить ситуацию на позитив?
 |
| Плакаты Юриса Димитерса в торговом центре |
— Ликвидировать музей оккупации. Вместо него — либо снова музей стрелков, либо сделать общий музей: и красных, и белых. Нельзя, чтобы историю каждый раз переписывали. Или что, теперь какого-нибудь лесного брата, который насиловал девчонку-комсомолку, в нацгерои будем записывать?
Что касается этого Дня легионеров, на мой взгляд, плохая традиция. Она началась в 1952 году, во времена холодной войны. Это позорище продолжается. Какое-то мелкое сражение националистов против советских войск выставляется как величайшая битва за независимость страны.
Вы знаете, я вижу, что межнациональная ситуация осложнилась последнее время и на уровне простых людей. Но русским Латвии тоже надо признать, что они тоже несут ответственность. Они вели себя так, что ситуация зашла настолько далеко. Проблема русских в том, что они — очень хорошие люди, в том, что они — очень спокойные люди. Они позволяли с собой обходиться так, за что грузин или тот же чеченец сразу бы сдачи дали. Возьмем Горбачева. Ведь этого демократа в России ненавидят миллионы, хотя он в России "Ночи саперных лопаток" не устраивал, как в Тбилиси. Но русский народ Горбачеву уже простил все, что тот натворил. Потому что русские — мягкий народ. И Ельцину простили… И Путину простят.
Единственная сила, которая склонна к агрессии сейчас, — это поколение как русских, так и латышей, которые выросли безработными, у которых опыт не университетский, а тюремный. Тюрьмы в Латвии переполнены. Среди них больше русских по вполне понятным причинам. В советское время русские были основной производительной силой. Потом заводы, на которых они работали, закрыли. Безработица привела к росту криминала. Да, есть районы, где лучше вечером не гулять. Но среди русской интеллигенции Латвии — политиков, журналистов — я не вижу ни одного человека, который бы разжигал ненависть к латышам. У нас сейчас некоторые готовы тем же Линдерманом младенцев пугать. А для меня Линдерман — талантливый и энергичный политик. Я его начал ценить, еще когда он был у Лимонова. Когда он спас Лимонова от срока — я был на его стороне. Когда его обвинили в Латвии в невесть каких грехах — я был на его стороне.
— А сейчас?
— Сейчас тоже. Я слежу за тем, что он делает. Линдерман — интеллектуальный революционер. Из категории тех, кто муху не может убить, а словами — кого угодно…
— Он — словом, вы — плакатом. Между вами есть нечто общее?
— Способность мыслить. У меня оригиналы дома по папкам разложены. Их две: одна названа "социализм", вторая — "капитализм". Сейчас художник должен взорвать сознание для того, чтобы его заметили. А порой и буквально взорвать. Художественные акции девушек из Pussy Riot и "Войны" — из этого ряда. Я большой поклонник акции "Войны" с мостом в Петербурге. В меньшей степени Pussy Riot, хотя, наверное, их предтечей был сам Христос, изгнавший менял из храма. Если кто и был первым революционером, то в первую очередь сам Христос. Лимонов мне импонирует, но потому что я симпатизирую Линдерману. Хотя Лимонов мне очень интересен как творческий человек. У меня не осталось работ советского периода. Все раскуплено. Я знаю одного коллекционера, который собирает только советских художников, потому что он считает, что тогда художники творили ради сердца, а сейчас — ради денег. Странное время, когда об искусстве ты можешь говорить с банкиром, а с коллегой-художником разговор может идти только о деньгах.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
